– Боже мой, да ты станешь косоглазой, и по заслугам! – воскликнула Бэйба, в первый раз увидев меня читающей под одеялом.
Но я ответила ей, что мне нравится заниматься. Обо всём прочем я старалась не думать.
Спустя несколько недель после начала занятий, как-то в субботу, сестра Маргарет раздавала нам пришедшие на наше имя письма. Предварительно она их прочитывала.
– Кто такие эти джентльмены? – спросила она, передавая мне два конверта.
Одно письмо было от Хикки, а другое от Джека Холланда. Было там и третье, от моего отца. Но у меня появилось ощущение, что его писал совершенно чужой мне человек. Он сообщал мне, что перебрался в сторожку и очень хорошо в ней устроился. При этом он добавлял, что после смерти мамы наш старый дом так или иначе был для него чересчур велик. Я мысленно прошлась по всем комнатам нашего старого дома; увидела лоскутные покрывала на кроватях, самодельные экраны для каминов, старые стены, крашенные простой зелёной масляной краской. Я даже мысленно открыла шкафы и взглянула на те вещи, которые когда-то положила туда мама, старые ёлочные украшения, пустые флакончики из-под духов, шёлковое нижнее бельё, припрятанное на случай, если она попадёт в больницу; запасные комплекты занавесок и разложенные повсюду белые шарики камфоры.
Бычий Глаз скучает по тебе и я тоже. Этими словами он закончил своё короткое письмо, и я скомкала его в руке, потому что мне не хотелось его перечитывать.
Записка Джека Холланда была написана так цветисто, как я и рассчитывала. Он написал её тонким, как паутина, почерком на вырванных из тетради линованных листах. Он писал о мягкой погоде, а двумя строками ниже замечал, что предпринял меры против протечек. Это значило, что он перенёс в верхние комнаты все имеющиеся в доме тазики, чтобы собирать в них воду, протекающую с потолка, а на случай нехватки тазиков собрал ещё и старые полотенца. Несколько строк его письма удивили и озадачили меня. В них было:
И, моя дорогая Кэтлин, олицетворение и продолжение своей матери, я не вижу причин, по которым ты не могла бы вернуться и унаследовать дом своей матери, чтобы поддерживать в нём её восхитительные домашние традиции.
Я подумала, уж не собирается ли он предложить мне жить в нашем старом доме; но в этот момент другая мысль пришла мне в голову и заставила меня усмехнуться. Он писал, что ни он, ни его мать не живут в нашем доме и что он получил довольно интересное предложение от неких монахинь, которые хотели бы снять его и использовать для пребывания в нём послушниц. Эти монахини из Франции, добавлял он. Это должно быть интересно для мистера Джентльмена, с горечью подумала я. Он не написал мне, и я была разочарована.
Из письма Хикки выпала фотография, его фотография паспортного формата, которую он должен был сделать для своего путешествия в Англию. На фотографии он выглядел довольным, счастливым и уверенным в себе; он был очень похож на самого себя, каким я его помнила, за тем лишь исключением, что на фотографии он был в рубашке с отложным воротничком и при галстуке, а дома он носил только свою всегдашнюю рубаху с расстёгнутым воротом, сквозь который были видны его чёрные вьющиеся на груди волосы. Письмо было полно ошибок. Он писал, что Бирмингем был дымным городом, с толпами людей повсюду и с портером вдвое дороже, чем у нас. Он устроился на место ночного сторожа на какой-то фабрике, так что мог теперь спать весь день. К письму был приложен почтовый перевод на пять шиллингов, и я мысленно поблагодарила его несколько раз в надежде на то, что он сможет почувствовать мою благодарность в своём дымном Бирмингеме. Я решила приберечь их до праздника Хеллоуинн.
Прошёл октябрь. С деревьев опали почти все листья и лежали кучами под деревьями – кучи жёлтых листьев, завернувшихся по краям. Потом как-то днём пришёл человек и собрал их в большую кучу, а затем устроил из них костёр в углу сада. Когда мы вечером шли на молитву, огонь ещё тлел внутри кучи, и в воздухе остро пахло дымом. После молитвы мы заговорили о празднике Хеллоуинн.
– Надо заполучить в компанию эту, с гнидами в волосах, – сказала мне Бэйба.
– Но почему? – я знала, что Бэйба её терпеть не может.
– Потому что у её матери магазин, и наша приёмная ломится от пакетов с подарками для неё.
Подарки к празднику Хеллоуинн прибывали каждый день. Я не могла просить моего отца тоже прислать мне подарок, потому что он не был способен на такие вещи я просто написала ему и попросила прислать мне денег, а приходящая ученица накупила мне всяких сладостей.
Когда наступил день праздника, мы перенесли небольшие столы из классов в актовый зал и собрались за ними группами по пять-шесть человек, раскрыв присланные нам подарки. Мы с Цинтией, Бэйбой и девочкой с гнидами, которую звали Уна, устроились за одним столиком. Уна притащила четыре коробки шоколадных конфет, три торта и кучу всяких сладостей и орехов.
– Хочешь сладенького, Цинтия? – спросила Бэйба, открывая коробку конфет Уны, которая ничего не имела против. С ней никто не дружил, поэтому ей приходилось подкармливать девочек, чтобы не быть одной. Цинтия принесла чудесный овсяный пирог домашней выпечки.
– Угощайтесь, сестра, – обратилась Цинтия к сестре Маргарет, которая прохаживалась между наших столиков. Весь этот день она улыбалась. Она улыбнулась даже Бэйбе. Она взяла два куска овсяного пирога, но не стала их есть, а спрятала в боковой карман. Когда она отошла от нашего столика, Бэйба сказала:
– Она морит себя голодом. Мне показалось, что она права.
– Да ты там зажала кучу подарков, – заметила Бэйба, заглянув в картонную коробку, где лежали мои сласти. Я покраснела, а Цинтия погладила под столом мою руку. Бэйба смешала свои сласти со вкусностями Уны, так что я не знала, где же её собственные сласти. Но я совершенно точно знала, что Марта велела ей поделиться со мной. Мы наелись до отвала, а потом вытерли стол и подмели пол, засыпанный скорлупой орехов, огрызками яблок и обертками от шоколада. Затем мы отправились в часовню молиться всем святым, и по дороге Цинтия обняла меня за талию.
– Не обращай внимания на Бэйбу, – осторожно произнесла она.
Но я не могла не думать об этом. Бэйба прошествовал мимо нас вместе с Уной. Уна дала ей непочатую коробку конфет и несколько мандаринов. Мандариновые шкурки приятно и необычно пахли, и я ещё за столом положила несколько шкурок себе в карман, чтобы понюхать их в часовне.
– Пока, – попрощалась со мной Цинтия.
Мы надели на голову береты и вошли в часовню. В ней царил почти полный мрак, который немного разгонял свет лампады у алтаря. Мы помолились неподалёку от исповедальни. Во время молитвы я думала о маме и немного поплакала. При этом я закрыла лицо руками, чтобы молящиеся рядом со мной девочки думали, что я погружена в молитву или впала в транс. Когда я перестала плакать, моё лицо покраснело, а веки набухли.